— Нет!!! — прозвенел крик принца, но я уже прыгнул, но и она прыгнула тоже, и случилось невероятное — я промахнулся. Её узкое копытце больно ударило мне в ключицу, и она ускакала; а люди кругом уже кричали:
— Спасайтесь, спасайтесь! — потому что огонь разрастался, переходя в настоящий лесной пожар; только принц махал мне по ту сторону огня и взывал:
— Найди её, найди, Лоэхра! Я спалю полкоролевства, чтобы обладать ею!
На этот раз она петляла и путала следы, но мы преследовали её до самого вечера, пока не увидели снова на опушке. Она будто ждала нас. Гончие псы уже громко и тяжело дышали, а она словно и не скакала целый день по лесу! Я уже знал, чем всё закончится, — и действительно, она трижды топнула, и перед нами опять вспыхнула трава:
Когда я вернулся в город, мне сказали, что принц уже спит и принять меня не сможет; но я видел свет в окне его спальни и понял, что он не хочет со мной говорить, потому что я не поймал женщину-лань.
На следующее утро он исчез. Во дворце всё стало вверх дном; как ни странно, никто, кроме меня, не догадался отправиться в лес. Я нашёл его там ближе к вечеру — уставшего, в пыльной одежде — и с пузырями ожогов на обеих руках!
— Проклятье, Лоэхра, — сказал он, — я не смогу жить без неё! Я пробовал говорить с ней, но она только смеётся, а когда пытаюсь приблизиться — тут же поджигает траву. Видишь, как выгорело?
Он повёл вокруг рукой, указывая на широкие чёрные пятна, освещённые вечерним солнцем.
— Завтра же расставь в лесу ловушки, — печально сказал принц, — мы должны поймать её:
Всю следующую неделю я дневал и ночевал в лесу; ни один зверь не смог бы обойти все ловушки, которые я расставил, — но она смогла. Порой мне казалось, что она следит за каждым моим шагом и тихо смеётся, потешаясь над старым глупым гончим псом. Несколько раз мы пытались поймать её у водопоя — надо отдать ей должное, привычек она не меняла, но были вознаграждены лишь ожогами и безнадёжно испорченным снаряжением. Принц провёл в лесу три дня; на исходе третьего он сказал:
— Я так хотел, чтобы она была моей — а теперь я, пожалуй, хочу, чтобы она умерла:
— Я тоже хочу этого, мой принц, — отвечал я. — И я сделаю это.
И вот теперь я ждал её, вооружённый луком и стрелами с вороньим опереньем; на поясе у меня висел длинный охотничий нож. Я ненавидел — первый раз в жизни, ненавидел её за то, что она сделала со всеми нами. Насколько слепо и самозабвенно мой принц желал ей обладать, настолько же слепо и самозабвенно я желал ей теперь смерти. Я очень хотел убить её.
— Лоэхра, ты ищешь меня? — на моё плечо опустилась тёплая рука; я резко развернулся, не давая себе и ей времени на раздумья, и всадил нож в левую грудную мышцу лани, то есть туда, где, обладай она нормальным женским телом, у неё должен был бы быть самый низ живота, совсем рядом с лоном. Она резко осела на задние ноги, слегка прогибаясь, и глубоко вздохнула. Я выдернул нож, и алая кровь толчком выплеснулась на блестящую шкуру. "Паховая артерия," — почему-то отстранённо подумал я, а она заговорила:
— О Лоэхра, багрянорукий, тебе это удалось!..
Её голос был нежным и чуть хрипловатым, она тяжело дышала, и я подумал, что, наверное, ей очень больно, а она продолжала:
— Я прошу тебя, Лоэхра, пока я жива, сделай для меня то, что ты делаешь обычно с оленями в конце охоты — ты ведь пьёшь их тёплую кровь; так испей же крови из моей раны, пока я не умерла!
И она положила свои лёгкие руки мне на плечи и потянула к себе, так, чтобы я смог, оставаясь на коленях, коснуться губами раны на её груди. И я сделал это — я припал к ране, как припадают к чаше со старым вином; да и кровь её была, словно вино, — несолёная и пряная. Она прижимала мою голову к своей груди, и от шкуры и кожи её пахло пряными травами, и мятой, и дымом, и я вдыхал этот запах, и жадно глотал кровь, а она гладила мои волосы, склоняясь всё ниже, и стонала, будто я не отнимал у неё жизнь, а делил с ней ложе; я обнимал её за талию, и она мягко двигалась под моими руками, подставляя свою кровоточащую грудь моему рту, как иная в постели, изнемогая от желания, подставляет грудь губам любовника. Должно быть, она потеряла уже очень много крови, и я почувствовал потребность остановиться; я поднял голову, а она согнула передние ноги в коленях, и её душистые волосы укрыли меня шатром, и она прошептала:
— Пока я не умерла, Лоэхра:, - и я прикоснулся губами к медовой коже на упругой груди под золотым оплечьем, она снова застонала, и я целовал её грудь, плечи, губы, пахнущие мятой и дымом, целовал нежную кожу и шелковистую шкуру, и снова припадал к ране и пил её кровь, не помня себя.
Может быть, это длилось вечность, а может, несколько мгновений; я не знаю, почему я это сделал и как это получилось; но когда я наконец смог отпустить её и откинуться на траву, она наклонилась надо мной, и я увидел совсем близко её светлые, раскосые, сумасшедшие глаза, она слабо улыбнулась, и краем глаза я успел заметить в кольцах пепельных волос двух тонких пепельных змеек, которые метнулись к моей шее и укусили — каждая над ключицей. И меня сковало смертное оцепенение; я не мог ни двинуться, ни выговорить ни слова, мог только смотреть, как она приподнимается, проводит рукой по багряному пятну на шкуре, и оно исчезает, и она облизывает кровь со своей руки, а потом с моих губ, долго смотрит на меня, улыбаясь, наконец встаёт и начинает танцевать, как тогда на солнечной поляне; она танцует, обходя меня противосолонь, и под копытами вспыхивает трава, и она замыкает кольцо, смеётся и исчезает, а я ничего не могу сделать, я остаюсь лежать, неподвижный, нагой, глядя в ночное небо, окружённый кольцом из огня, до конца времени.
Когда время кончилось, огня не стало; но Гончего Пса Лоэхра больше не было.
* * *
— Фейделм! Фейделм!
— Что?
— Фейделм! Иди скорее, король хочет тебя видеть!
— Меня?! Что я натворила? Пересолила паштет?
— Не болтай, иди; да не забудь передник снять!
Старая повариха вытолкнула меня на лестницу, где уже ждали двое дюжих молодцов, чтобы препроводить к Его Величеству. Мне было немного боязно, но более — любопытно.
Королю было около двадцати пяти лет — немногим больше моего, хотя я не знала своего точного возраста; он был строен, светловолос, с серыми, длинными, прекрасными, почти женскими глазами. Он взглянул на меня из-под полуопущенных ресниц и лениво промолвил:
— Это ты — Фейделм? Ты готовила этот паштет, — он указал на столик, на котором стояла крынка с паштетом и кувшин вина, — и яблочный пирог на той неделе, и мясо с пряностями двадцать дней назад?
— Да, Ваше Величество, это всё я:
